Неточные совпадения
Аннушка была, очевидно, очень рада приезду барыни и без умолку разговаривала. Долли заметила, что ей хотелось высказать свое мнение насчет
положения барыни, в особенности насчет любви и преданности
графа к Анне Аркадьевне, но Долли старательно останавливала ее, как только та начинала говорить об этом.
Чарская отвечала ему только улыбкой. Она смотрела на Кити, думая о том, как и когда она будет стоять с
графом Синявиным в
положении Кити и как она тогда напомнит ему его теперешнюю шутку.
Николай Васильевич был поставлен сестрицами своими «dans une position très delicate» [вочень щекотливое
положение (фр.).] объясниться с
графом Милари и выпросить назад у него эту роковую записку.
— Я не могу, — сказал он, — вступать… я понимаю затруднительное
положение, с другой стороны — милосердие! — Я посмотрел на него, он опять покраснел. — Сверх того, зачем же вам отрезывать себе все пути? Вы напишите мне, что вы очень больны, я отошлю к
графу.
После Июньских дней мое
положение становилось опаснее; я познакомился с Ротшильдом и предложил ему разменять мне два билета московской сохранной казны. Дела тогда, разумеется, не шли, курс был прескверный; условия его были невыгодны, но я тотчас согласился и имел удовольствие видеть легкую улыбку сожаления на губах Ротшильда — он меня принял за бессчетного prince russe, задолжавшего в Париже, и потому стал называть «monsieur le comte». [русского князя… «господин
граф» (фр.).]
Вологодским губернатором в это время был мой дальний родственник и друг моего дяди,
граф М.П. Это тоже ставило меня в несколько привилегированное
положение.
Вероятно, он приехал с тем, чтоб оглядеть местность, разузнать
положение и, вероятно, крепко рассчитывал на действие этих десяти тысяч рублей перед нищею и оставленною всеми Наташей. Низкий и грубый, он не раз подслуживался
графу N, сластолюбивому старику, в такого рода делах. Но он ненавидел Наташу и, догадавшись, что дело не пошло на лад, тотчас же переменил тон и с злою радостию поспешил оскорбить ее, чтоб не уходить по крайней мере даром.
Чем кончилось это дело, я не знаю, так как вскоре я оставил названную губернию. Вероятно, Чумазый порядочно оплатился, но затем, включив свои траты в
графу: „издержки производства“, успокоился. Возвратились ли закабаленные в „первобытное состояние“ и были ли вновь освобождены на основании
Положения 19-го февраля, или поднесь скитаются между небом и землей, оторванные от семей и питаясь горьким хлебом поденщины?
Граф (вновь смешивает прошедшее с настоящим).Много у нас этих ахиллесовых пят, mon cher monsieur de Podkhalimoff! и ежели ближе всмотреться в наше
положение… ah, mais vraiment ce n'est pas du tout si trou-la-la qu'on se plait a le dire! [ах, но по-настоящому это совсем не такие пустяки, как об этом любят говорить!] Сегодня, например, призываю я своего делопроизводителя (вновь внезапно вспоминает, что он уже не при делах)…тьфу!
— Не знаю-с, что известно
графу, но я на днях уезжаю в Петербург и буду там говорить откровенно о
положении нашей губернии и дворянства, — сказал сей последний в заключение и затем, гордо подняв голову, вышел из залы.
Тема на этот разговор была у
графа неистощимая и весьма любимая им. Что касается до правителя дел, то хотя он и был по своему происхождению и
положению очень далек от придворного круга, но тем не менее понимал хорошо, что все это имеет большое значение, и вследствие этого призадумался несколько. Его главным образом беспокоило то, что Марфин даже не взглянул на него, войдя к сенатору, как будто бы презирал, что ли, его или был за что-то недоволен им.
В письмах к
графу Чернышеву, Фонвизину и своим родственникам он живо изображает затруднительность своего
положения.
Гости переглянулись и один по одному тихо вышли. Княгиня их не удерживала. Она осталась вдвоем с
графом, который тоже не совсем был доволен своим
положением и не знал, что делать с разгневанной княгиней. Он, я думаю, был только очень рад, что женится не на ней, а на ее дочери.
Вслед за этим балом вскоре же начались сборы новобрачных за границу.
Граф устроил так, что поездка его имела дипломатическую цель, это давало ему прекрасное
положение при иностранных дворах, а также и делало экономию. Княгиня, узнав об этом, сказала только...
Графиня Антонида страшно оскорбилась произведением Дон-Кихотовой музы: напоминание о бедственном
положении ее мужиков, о котором она никогда не желала слушать и которым ей в последнее время так часто досаждала княгиня Варвара Никаноровна, привело ее в ярость, под влиянием которой она немедленно же отослала письмо Рогожина к начальнику столицы с просьбою защитить ее от «нестерпимого нахала», а вместе с тем позвала
графа и принесла ему горячую жалобу на его тещу.
Хвостиков поставлен был в затруднительное
положение. Долгов действительно говорил ему, что он намерен писать о драме вообще и драме русской в особенности, желая в статье своей доказать… — Но что такое доказать, —
граф совершенно не понял. Он был не склонен к чересчур отвлеченному мышлению, а Долгов в этой беседе занесся в самые высшие философско-исторические и философско-эстетические сферы.
Когда все вошли в залу, то Мильшинский был еще там и, при проходе мимо него Тюменева, почтительно ему поклонился, а тот ему на его поклон едва склонил голову: очень уж Мильшинский был ничтожен по своему служебному
положению перед Тюменевым! На дачу согласились идти пешком. Тюменев пошел под руку с Меровой, а
граф Хвостиков с Бегушевым.
Граф шел с наклоненной головой и очень печальный. Бегушеву казалось неделикатным начать его расспрашивать о причине ареста, но тот, впрочем, сам заговорил об этом.
— Но вы поймите мое
положение, — начал
граф. — Тюменев уезжает за границу, да если бы и не уезжал, так мне оставаться у него нельзя!.. Это не человек, а вот что!.. — И Хвостиков постучал при этом по железной пластинке коляски. — Я вполне понимаю дочь мою, что она оставила его, и не укоряю ее нисколько за то; однако что же мне с собой осталось делать?.. Приехать вот с вами в Петербург и прямо в Неву!
—
Графу я, конечно, не напомнил об этом и только сухо и холодно объявил ему, что место это обещано другому лицу; но в то же время, дорожа дружбой Ефима Федоровича, я решился тому прямо написать, и вот вам слово в слово мое письмо: «Ефим Федорович, — пишу я ему, — зная ваше строгое и никогда ни перед чем не склоняющееся беспристрастие в службе, я представляю вам факты… — и подробно описал ему самый факт, — и спрашиваю вас: быв в моем
положении, взяли ли бы вы опять к себе на службу подобного человека?»
На другой день Траховы уехали в Петербург, куда
граф Хвостиков и Долгов написали Татьяне Васильевне письма, в которых каждый из них, описывая свое страшное денежное
положение, просил ее дать им места.
Услышавши намерение
графа взять к себе Анну Павловну, он сначала не хотел отпускать ее, не зная, будет ли на это согласна она сама и не рассердится ли за то; но, обдумавши весь ужас
положения больной, лишенной всякого пособия, и не зная, что еще будет впереди, он начал колебаться.
Савелий думал: жить молодым людям вместе действительно было невозможно; совет
графа расстаться на несколько времени казался ему весьма благоразумным. Неужели же Эльчанинов такой гнусный человек, что бросит и оставит совершенно эту бедную женщину в ее несчастном
положении? Он ветрен, но не подл, — решил Савелий и проговорил...
Несмотря на то, что Анна Павловна пересказала ему еще прежде об объяснениях
графа и об его предложениях, он обрадовался покровительству Сапеги, которое могло быть очень полезно в их
положении, потому что хоть он и скрывал, но в душе ужасно боялся Задор-Мановского.
Граф Юрий Петрович Сапега был совсем большой барин по породе, богатству и своему официальному
положению, а по доброте его все почти окружные помещики были или обязаны им, или надеялись быть обязанными.
Иван Александрыч вынул из кармана носовой платок, обернул им свой сапог и в таком только виде осмелился поставить свою ногу на руку
графа, которую тот протянул. Сапега с небольшим усилием поднял его и посадил на шкаф. Иван Александрыч в этом
положении стал очень походить на мартышку.
У
графа опять кровь бросилась в голову, он обхватил ее за талию, целовал ее шею, глаза… Анна Павловна поняла опасность своего
положения. Чувство стыда и самосохранения, овладевшее ею, заставило забыть главную мысль. Она сильно толкнула
графа, но тот держал ее крепко.
Служебный кабинет
графа Зырова. Огромный стол весь завален бумагами и делами.
Граф, по-прежнему в пиджаке, сидит перед столом; лицо его имеет почти грозное выражение. На правой от него стороне стоят в почтительных позах и с грустно наклоненными головами Мямлин и князь Янтарный, а налево генерал-майор Варнуха в замирающем и окаменелом
положении и чиновник Шуберский, тоже грустный и задумчивый.
Корнет же в это время находился в весьма неприятном
положении. Анна Федоровна с уходом
графа и особенно Лизы, поддерживавшей ее в веселом расположении духа, откровенно рассердилась.
«Ничего больше, — говорит
граф, — но поскорей возвращайся актрис убирать. Люба нынче в трех
положениях должна быть убрана, а после театра представь мне ее святой Цецилией».
Граф Любин. Нет, Я вас уверяю. (Помолчав.) Поверьте, я всегда принимал живейшее участие в вашей судьбе и очень рад видеть вас теперь… (ищет слова) в
положении упроченном…
Граф. Не извиняйтесь, прошу вас. (Помолчав, про себя.) Какой позор! Одно только осталось средство выйти из этого глупого
положения… (Громко к Дарье Ивановне.) Дарья Ивановна?..
Граф заходил из угла в угол и стал молоть пьяным, путающимся языком какую-то чушь, которая, в переводе на трезвый язык, должна была бы означать: «О
положении женщин в России».
— Меня
граф хочет прогнать! — сказала мне она с громким смехом, когда кавалькада выезжала со двора, — стало быть, ей было известно ее
положение, и она понимала его…
Она бравировала и кокетничала своим нахальством, своим
положением «при
графе», словно ей было неизвестно, что она уже надоела
графу и что последний каждую минуту ждал случая, чтоб отвязаться от нее.
Граф сидел в гостиной, окруженный дамами, которые являли собою лучший букет элегантного Славнобубенска. Ни тени какой бы то ни было рисовки своим
положением, ни малейшего намека на какое бы то ни было фатовство и ломанье, ничего такого не сказывалось в наружности
графа, спокойной и сдержанно-уверенной в своем достоинстве. Он весь был в эту минуту олицетворенная польско-аристократическая вежливость и блистал равнодушною, несколько холодною простотою.
— Я возмущен! — закричал Бутронца. — Вы войдите в мое
положение! Я, как вам известно, принялся по предложению
графа Барабанта-Алимонда за грандиозную картину…
Граф просил меня изобразить ветхозаветную Сусанну…Я прошу ее, вот эту толстую немку, раздеться и стать мне на натуру, прошу с самого утра, ползаю на коленях, выхожу из себя, а она не хочет! Вы войдите в мое
положение! Могу ли я писать без натуры?
Были в то время толки (и до сих пор они не прекратились), будто
граф Алексей Орлов, оскорбленный падением кредита, сам вошел в сношения с самозванкой, принял искреннее участие в ее предприятии, хотел возвести ее на престол, чтобы, сделавшись супругом императрицы Елизаветы II, достичь того
положения, к которому тщетно стремился брат его вскоре по воцарении Екатерины [М. Н. Лонгинов в статье своей «Княжна Тараканова», напечатанной в «Русском вестнике», 1859 г., № 24, говорит, будто Алексей Орлов еще в январе 1774 года, то есть за десять месяцев до получения повеления Екатерины захватить самозванку (12 ноября 1774 г.), посылал к ней в Рим офицера Христенека с приглашением приехать к нему и что таким образом он в 1774 году играл в двойную игру.
Вантурс остался в тюрьме, и
положение принцессы Владимирской сделалось крайне затруднительным; на счастье ее, во Франкфурт приехал в это время владетельный князь Лимбургский в сопровождении жениха ее,
графа Рошфор-де-Валькура.
Графиня Пиннеберг приняла его недоверчиво. Она не высказывалась ему и тогда, как Христенек стал уверять «ея светлость» о преданности к особе ее
графа Алексея Григорьевича и о живейшем участии, какое он принимает в ее
положении. Она прекратила разговор, заметив, что
графу надобно высказываться яснее.
Григорьев тоже оказался жертвой своего хронического. безденежья. У него уже не было такого
положения, как в журнале
графа Кушелева и у Достоевских. Он вел жизнь настоящего богемы. А выручить его в трудную минуту никто не умел или не хотел."Фонд"и тогда действовал; но, должно быть, не дал ему ссуды, какая была ему нужна.
Там нашел я моего товарища по Дерпту, Бакста, который все еще считал себя как бы на нелегальном
положении из-за своих сношений с политическими эмигрантами, ездил даже в Эмс, где с Александром II жил тогда
граф Шувалов, и имел с ним объяснение, которое он передавал в лицах.
Но собственно «отпущения»
графу все-таки не было. В Петербурге поняли, что в услужливости ему в лице Ивана Павловича было много ошибочного, но в провинции, куда этот карьерист поехал большим лицом и где первенствующее
положение Марье Степановне уже принадлежало по праву, они были встречены иначе. В оседавшее тесто словно подпустили свежих дрожжей, и оно пошло подниматься на опаре.
Граф же был и стар и очень занят, да и по
положению своему он не мог удовлетворять эти требования.
Граф устал говорить, тем более что спутник его ничего ему не возражал, а только молча с ним соглашался и обводил глазами квартиру прелестной дамы в фальшивом
положении. Как большинство всех дачных построек, это был животрепещущий домик с дощатыми переборками, оклеенными бумагой и выкрашенными клеевою краскою.
Граф сделал комбинацию. Другое лицо большого
положения —
граф Панин имел надобность в услуге министра финансов.
— Она рассказала ему о его стесненном
положении… И он тотчас же согласился заняться устройством его судьбы… Он даже подумал при ней вслух: «Хорош,
граф, беден, — это и надо».
Ужели они объяснились, и, писанные ею под влиянием раздражения на князя Лугового за слова, сказанные в Зиновьеве, одинаковые письма к князю и к
графу Свиридову дошли до сведения их обоих. Это поставило бы ее в чрезвычайно глупое
положение.
В таком
положении были дела
графа Свенторжецкого, когда прибыло посольство мальтийских рыцарей, а с ним и Владислав Родзевич, с которым
граф познакомился в Риме, в период самого разгара траты русских денег, и сошелся на дружескую ногу.
К тому же он был человеком, скрывавшим от самых близких ему людей свои мысли и предположения и не допускавшим себя до откровенной с кем-либо беседы. Это происходило, быть может, и от гордости, так как он одному себе обязан был своим
положением, но
граф не высказывал ее так, как другие. Пошлого чванства в нем не было. Он понимал, что пышность ему не к лицу, а потому вел жизнь домоседа и в будничной своей жизни не гнался за праздничными эффектами. Это был «военный схимник среди блестящих собраний двора».
После недели ожидания в состоянии ее духа произошла реакция — она более спокойно стала обсуждать свое
положение и, если припомнит читатель, дошла до мысли, что есть способ окончательно отразить удар, который готовился нанести ей
граф Свянторжецкий.